Мы часто слышим жалобы взрослых на сложных современных подростков. Беседуя с родителями, улавливаю их страх перед приближающимся подростковым периодом. Красной нитью, объединяющей все истории, рассказанные ими, является следующая: подросток – это некий злой дух, вселившийся в ребенка. Его все боятся и со страхом ждут, когда их ребенок станет подростком. Дождавшись, начинают незамедлительную войну. Хочу поделиться одной историей, которая когда-то очень сильно повлияла на моё отношение к подростковому возрасту.
Я только закончила институт. Еще совсем молодой и неопытной пришла работать психологом в детский социальный приют. Здесь были дети разного возраста, в том числе и подростки, которых, честно сказать, я слегка побаивалась. Самым старшим из них был А тринадцати лет. Воспитатели часто жаловались на него и требовали, чтобы я как-то на него повлияла. «Вы же психолог, вот и работайте!» - говорили мне. Если честно, я не совсем понимала, с какой стороны к нему подступить. При общении с ним говорила только я. Он либо молчал, либо сжимал кулаки и цедил сквозь зубы: «Достали!». С А мне часто становилось неловко, оттого что я пытаюсь повлиять на него, изменить, сделать удобным для взрослых (воспитателей, учителей). Но в душе думала: «А что дали этому мальчишке взрослые? Его собственные родители променяли его на бутылку водки. Он для всех чужой, всем мешает, всех злит. И все это он понимает и чувствует.» Наладить контакт с ним мне никак не удавалось. Помог случай.
Рано утром я бежала на работу, а дети шли из приюта в школу. А шел последним. Он поздоровался и пошел дальше. Но я успела увидеть кровь у него на ухе. Оказалось, он проткнул себе ухо и вставил сережку. Ухо опухло и загноилось. Зрелище было ужасное. В обеденный перерыв я купила перекись, вату и стрептоцид, поймала его в дверях, когда он пришел из школы, и завела к себе в кабинет. Разложила перед ним лекарства и сказала, что нужно срочно обработать ухо. Ухо мы обработали. Сережку снимать не стали. Сказала, чтобы приходил утром и вечером на обработку и разрешила идти. Но А сидел… Взгляд его стал немного другим, не таким, как прежде. Он вдруг спросил:
- Анна Николаевна, а лекарства у вас были, или вы их специально для меня купили?
- Для тебя, конечно! Почему же ты не подошел ко мне, мы бы с тобой в больнице одели тебе сережку. Не делай так больше, ты меня напугал, - ответила я.
- Вы столько денег ради меня потратили. «Спасибо вам», —сказал А и вышел.
С тех пор многое изменилось. Он стал приходить ко мне в кабинет просто поговорить, посоветоваться, рассказать о чём-то. В коллективе детей не давал сказать обо мне ни одного плохого слова. И даже воспитатели заметили перемену. Им стало с ним немного легче. Я же, наоборот, страдала. Я стала ощущать ответственность за него, боялась его подвести. Но ничего реального не могла для него сделать. Я не могла убедить его родителей бросить пить и забрать сына домой. Не могла в свои 22 года усыновить его. Иногда я испытывала чувство вины за его судьбу. А потом мы получили документы о том, что его родители лишены родительских прав, и скоро А заберут в детский дом. То, как он пережил это известие, даже не стану описывать, догадаться нетрудно. Через какое-то время он пропал. Первые два часа мы искали его сами. Ездили по улицам, расспрашивали одноклассников. Затем его искала полиция. Помню, как сейчас. Я сижу в своем кабинете, на часах десять часов вечера (никто из работников не уходил домой, все очень волновались). Вдруг открылась дверь, А зашел в кабинет и тихо сказал:
- Не кричите, Анна Николаевна. Я сейчас посижу у вас и пойду сдаваться. Можно?
- Конечно, - сказала я. – Где ты был? Мы тебя целый день ищем.
- Я домой ходил, хотел родителей убить. - сказал ребенок.
Я испугалась, не натворил ли чего.
- Не бойтесь, не убил. Заглянул в окно: они в стельку пьяные лежат на полу, бутылки кругом, грязь. Я собаку отпустил, она худая ужасно. Не кормили ее давно. Ну и обратно двинулся.
До его дома от приюта не меньше 30 км. Осень, холодно, а он, голодный, без денег, прошел 30 км в одну и столько же в другую сторону.
А увезли в детский дом. Я ничего не знаю о его жизни сейчас. Поверьте, таких историй у меня достаточно накопилось за те недолгих два года моей работы в приюте. Слишком я была молодая и пропускала все через себя. Я до сих пор помню, как изменился А, когда понял, что за него волновались, что для него купили лекарства, что он может быть для кого-то небезразличен.
Детей, проживающих в приюте или детском доме, выдают глаза. В них пустота, одиночество, обреченность. Они смотрят, словно сквозь тебя… По разным обстоятельствам они лишились родителей, семьи, дома. Сегодня точно такой же взгляд я встречаю у подростков, которые проходят мимо меня на улице. У них, в отличие от первых, есть родители, дом и даже неплохой телефон, наушники и «клевые шмотки». В них вкладывают деньги, водят по репетиторам, готовят к успешному будущему. Но их взгляд… Во взгляде скука, безразличие, пустота. Что же объединяет тех и других? Гормоны? Физиологические изменения организма? Думаю, что не только это. Ведь есть и те дети, у кого подростковый возраст проходит практически незаметно. Эти дети любознательны, им многое интересно. Они учатся, занимаются спортом, читают книги, ведут блоги, сочиняют стихи, ходят в походы. Их глаза светятся, в них игривость, интерес, жизнь. При этом у них точно так же высыпают прыщи на лице, ломается голос, меняется настроение. Они проходят процесс полового созревания так же, как все в этот возрастной период. Но у таких детей есть то, что дает им силы справляться с трудностями. У них есть жизнестойкость, внутренний стержень. Откуда он? Он формируется в процессе развития ребенка с первых его дней. И только в безопасных и благоприятных условиях! Когда у ребенка есть надежная привязанность со значимым взрослым, который помогает в трудные моменты, принимает, несмотря ни на что, говорит о чувствах, помогает их понять и направить в нужное русло, слушает, слышит, понимает, ценит, интересуется… Таким взрослым может быть мама, папа, бабушка, тетя или дядя, опекуны или приемные родители. У ребенка может быть несколько привязанностей, например, он может быть одинаково привязан как к маме, так и к папе. Такой взрослый становится добрым авторитетом для ребенка.
Для подростков характерна нравственная неустойчивость. Истинной нравственности у них еще нет, и нормы морали остаются для них чем-то внешним. Этим самым нормам и правилам поведения подростки следуют для того, чтобы оправдать ожидания значимых для них людей, тем самым сохранить с ними отношения, получить их одобрение. И если между подростком и его родителями есть напряжение, конфликты, если ребенок не доверяет и не верит им, если боится наказания или в очередной раз боится расстроить или разочаровать (при этом подросток нуждается в близких отношениях и поддержке), он ищет для себя референтные группы среди сверстников. Их мнение становится определяющим и, порой, дети под влиянием приятеля или группы совершают поступки, которые никогда бы не совершили, и о которых позже могут жалеть.
То и дело слышу фразу: «Они сейчас все такие, эти современные дети». Всегда хочу спросить: «А вы правда всех, всех, всех детей знаете?» Нет, конечно. Просто слово «все» снимает личную ответственность. Сравнять со всеми, обвинить, поставить диагноз куда проще, чем взять на себя ответственность, осознать проблему и решать ее. Кстати, чем эта фраза отличается от «Взрослые все такие, они ничего не понимают»? Чувствуете одинаковую незрелость личности в обоих формулировках? Дети повторяют за взрослыми, даже если сознательно этого не хотят. Поэтому так важно, чтобы значимый взрослый был примером нравственности и морали, ответственности и уважения, доброты и принятия, любви и радости к жизни, к окружающим, к себе. Вы только представьте, как могла бы сложиться жизнь А, если бы рядом с ним был такой взрослый? Если бы рядом были любящие мама и папа…
Я только закончила институт. Еще совсем молодой и неопытной пришла работать психологом в детский социальный приют. Здесь были дети разного возраста, в том числе и подростки, которых, честно сказать, я слегка побаивалась. Самым старшим из них был А тринадцати лет. Воспитатели часто жаловались на него и требовали, чтобы я как-то на него повлияла. «Вы же психолог, вот и работайте!» - говорили мне. Если честно, я не совсем понимала, с какой стороны к нему подступить. При общении с ним говорила только я. Он либо молчал, либо сжимал кулаки и цедил сквозь зубы: «Достали!». С А мне часто становилось неловко, оттого что я пытаюсь повлиять на него, изменить, сделать удобным для взрослых (воспитателей, учителей). Но в душе думала: «А что дали этому мальчишке взрослые? Его собственные родители променяли его на бутылку водки. Он для всех чужой, всем мешает, всех злит. И все это он понимает и чувствует.» Наладить контакт с ним мне никак не удавалось. Помог случай.
Рано утром я бежала на работу, а дети шли из приюта в школу. А шел последним. Он поздоровался и пошел дальше. Но я успела увидеть кровь у него на ухе. Оказалось, он проткнул себе ухо и вставил сережку. Ухо опухло и загноилось. Зрелище было ужасное. В обеденный перерыв я купила перекись, вату и стрептоцид, поймала его в дверях, когда он пришел из школы, и завела к себе в кабинет. Разложила перед ним лекарства и сказала, что нужно срочно обработать ухо. Ухо мы обработали. Сережку снимать не стали. Сказала, чтобы приходил утром и вечером на обработку и разрешила идти. Но А сидел… Взгляд его стал немного другим, не таким, как прежде. Он вдруг спросил:
- Анна Николаевна, а лекарства у вас были, или вы их специально для меня купили?
- Для тебя, конечно! Почему же ты не подошел ко мне, мы бы с тобой в больнице одели тебе сережку. Не делай так больше, ты меня напугал, - ответила я.
- Вы столько денег ради меня потратили. «Спасибо вам», —сказал А и вышел.
С тех пор многое изменилось. Он стал приходить ко мне в кабинет просто поговорить, посоветоваться, рассказать о чём-то. В коллективе детей не давал сказать обо мне ни одного плохого слова. И даже воспитатели заметили перемену. Им стало с ним немного легче. Я же, наоборот, страдала. Я стала ощущать ответственность за него, боялась его подвести. Но ничего реального не могла для него сделать. Я не могла убедить его родителей бросить пить и забрать сына домой. Не могла в свои 22 года усыновить его. Иногда я испытывала чувство вины за его судьбу. А потом мы получили документы о том, что его родители лишены родительских прав, и скоро А заберут в детский дом. То, как он пережил это известие, даже не стану описывать, догадаться нетрудно. Через какое-то время он пропал. Первые два часа мы искали его сами. Ездили по улицам, расспрашивали одноклассников. Затем его искала полиция. Помню, как сейчас. Я сижу в своем кабинете, на часах десять часов вечера (никто из работников не уходил домой, все очень волновались). Вдруг открылась дверь, А зашел в кабинет и тихо сказал:
- Не кричите, Анна Николаевна. Я сейчас посижу у вас и пойду сдаваться. Можно?
- Конечно, - сказала я. – Где ты был? Мы тебя целый день ищем.
- Я домой ходил, хотел родителей убить. - сказал ребенок.
Я испугалась, не натворил ли чего.
- Не бойтесь, не убил. Заглянул в окно: они в стельку пьяные лежат на полу, бутылки кругом, грязь. Я собаку отпустил, она худая ужасно. Не кормили ее давно. Ну и обратно двинулся.
До его дома от приюта не меньше 30 км. Осень, холодно, а он, голодный, без денег, прошел 30 км в одну и столько же в другую сторону.
А увезли в детский дом. Я ничего не знаю о его жизни сейчас. Поверьте, таких историй у меня достаточно накопилось за те недолгих два года моей работы в приюте. Слишком я была молодая и пропускала все через себя. Я до сих пор помню, как изменился А, когда понял, что за него волновались, что для него купили лекарства, что он может быть для кого-то небезразличен.
Детей, проживающих в приюте или детском доме, выдают глаза. В них пустота, одиночество, обреченность. Они смотрят, словно сквозь тебя… По разным обстоятельствам они лишились родителей, семьи, дома. Сегодня точно такой же взгляд я встречаю у подростков, которые проходят мимо меня на улице. У них, в отличие от первых, есть родители, дом и даже неплохой телефон, наушники и «клевые шмотки». В них вкладывают деньги, водят по репетиторам, готовят к успешному будущему. Но их взгляд… Во взгляде скука, безразличие, пустота. Что же объединяет тех и других? Гормоны? Физиологические изменения организма? Думаю, что не только это. Ведь есть и те дети, у кого подростковый возраст проходит практически незаметно. Эти дети любознательны, им многое интересно. Они учатся, занимаются спортом, читают книги, ведут блоги, сочиняют стихи, ходят в походы. Их глаза светятся, в них игривость, интерес, жизнь. При этом у них точно так же высыпают прыщи на лице, ломается голос, меняется настроение. Они проходят процесс полового созревания так же, как все в этот возрастной период. Но у таких детей есть то, что дает им силы справляться с трудностями. У них есть жизнестойкость, внутренний стержень. Откуда он? Он формируется в процессе развития ребенка с первых его дней. И только в безопасных и благоприятных условиях! Когда у ребенка есть надежная привязанность со значимым взрослым, который помогает в трудные моменты, принимает, несмотря ни на что, говорит о чувствах, помогает их понять и направить в нужное русло, слушает, слышит, понимает, ценит, интересуется… Таким взрослым может быть мама, папа, бабушка, тетя или дядя, опекуны или приемные родители. У ребенка может быть несколько привязанностей, например, он может быть одинаково привязан как к маме, так и к папе. Такой взрослый становится добрым авторитетом для ребенка.
Для подростков характерна нравственная неустойчивость. Истинной нравственности у них еще нет, и нормы морали остаются для них чем-то внешним. Этим самым нормам и правилам поведения подростки следуют для того, чтобы оправдать ожидания значимых для них людей, тем самым сохранить с ними отношения, получить их одобрение. И если между подростком и его родителями есть напряжение, конфликты, если ребенок не доверяет и не верит им, если боится наказания или в очередной раз боится расстроить или разочаровать (при этом подросток нуждается в близких отношениях и поддержке), он ищет для себя референтные группы среди сверстников. Их мнение становится определяющим и, порой, дети под влиянием приятеля или группы совершают поступки, которые никогда бы не совершили, и о которых позже могут жалеть.
То и дело слышу фразу: «Они сейчас все такие, эти современные дети». Всегда хочу спросить: «А вы правда всех, всех, всех детей знаете?» Нет, конечно. Просто слово «все» снимает личную ответственность. Сравнять со всеми, обвинить, поставить диагноз куда проще, чем взять на себя ответственность, осознать проблему и решать ее. Кстати, чем эта фраза отличается от «Взрослые все такие, они ничего не понимают»? Чувствуете одинаковую незрелость личности в обоих формулировках? Дети повторяют за взрослыми, даже если сознательно этого не хотят. Поэтому так важно, чтобы значимый взрослый был примером нравственности и морали, ответственности и уважения, доброты и принятия, любви и радости к жизни, к окружающим, к себе. Вы только представьте, как могла бы сложиться жизнь А, если бы рядом с ним был такой взрослый? Если бы рядом были любящие мама и папа…
